Во время первой чеченской кампании два федерала (Крикунов и Логачов) — один балаболка, другой сторонник молча поесть — ведут к застрявшей на перевале колонне пойманного при зачистке боевика (Мсхалаиа), которого в перспективе собираются использовать как проводника, а если не повезет — как живой щит. Чеченцу, который три четверти фильма не удостаивает конвоиров разговором, лет 17, он то ли мимо проходил, то ли ученик снайпера, но в любом случае очень красивый. Горы вокруг тоже красивые. Тот из бойцов, который больше молчит, от всей этой красоты начинает размякать душой, а его товарищ слишком много трындит, чтоб вовремя заметить, что происходит.
Написанный почти 15 лет назад рассказ Владимира Маканина про конвоира, ненадолго влюбившегося в подконвойного, — очевидный парафраз «Смерти в Венеции», довольно странный, по правде, но странностью и запомнившийся: интересней всего у Маканина не его гуманистические соображения и не публицистика на злободневную кавказскую тему, а те конвульсии, в которых корчится почтенный семидесятнический текст, которому впрыснули под лопатку немного патологии. Экранизируя «Пленного», Учитель, кажется, не определился до конца с тем, нужны ли ему все эти двусмысленности. Параллель со «Смертью в Венеции» явно подчеркнута кастингом (дебютант Мсхалаиа элементарно похож на Бьорна Андресена, игравшего объект желания у Висконти), но гомоэротическая составляющая ходьбы по горам деликатно запрятана в глубокий подтекст (что несложно — у Маканина вся эротика приходится на описание удушающего захвата). Плюс к тому «Пленный» снят в свойственной Учителю техничной, отстраненной манере, в очень актуальном сейчас международном киноформате, подразумевающем не столько высказывание, сколько констатацию факта, — а в случае с новейшими локальными войнами констатировать можно только одно: полное непонимание и полную бессмысленность происходящего.